И.А. Ильин. КЛЕВЕТА.

То, что человечество прибегает к подозрительности и клевете, печальный, но давно известный факт. Помешать этому невозможно, значит, приходится как-то мириться с этим. Надо постоянно помнить о том, что люди близоруки и пылки и ненавистью зажигаются необычайно легко. А если в этом состоянии они принимаются судить и рядить, то двери и врата для клеветы распахиваются настежь… Где человеческие страсти накопляются и закипают, там обоюдные суждения несправедливы, и в целом социальная ткань повреждена: ненависть и вражда застят взор; каждый видит то, чего на самом деле нет; своего противника начинают ненавидеть без объективного к тому повода; пытаются «весь белый свет» от него предостеречь; теряют вкус к справедливости и волю к истине; яд клеветы рассеивается и разбрызгивается направо и налево.

Если же задаться целью и проследить внутренний источник клеветы, то очень скоро обнаружатся ее первоначала. Прежде всего — это лишенный объективности аутизм в оценках обеих сторон. Подсознательно, без слов, люди друг другу говорят: «Ты не то, что ты есть и на что способен, а то, что ты значишь для меня и как ты ко мне относишься: приятен ты мне и полезен, значит, ты уже есть нечто; относишься ко мне хорошо, значит, не раз пригодишься; наводишь на меня критику или более того — являешься моим соперником или противником, значит, цена тебе грош, а сам ты — вредитель». Конечно, такое вслух не говорят, такое ощущается подспудно; но такой превратный способ ощущения может стать мерилом, задающим тон, и тогда незаметно мыслимый жизненный материал становится реальностью. Мы даже не замечаем, как мы свой интерес к человеку и свой личный успех приписываем процветанию общего дела и как мы презираем и постоянно клевещем на своего объективно полезного и, возможно, ни в чем не повинного противника.

Другим источником клеветы нам представляется зависть — эта черная судорога заболевшей души. Редко когда человек радуется преуспеянию или превосходству своего ближнего. Подсознательно, без слов, он говорит лучшему: «А ты не так уж хорош, как кажешься; за фасадом твоим кроется гадкая реальность, которая так и проглядывает наружу, так и просится в слова…» И пошло, поехало. Тем самым клевета облекается в форму безнадежной попытки компенсировать собственную неполноценность и превратить в ничто значительность других. Порою попытка эта удается, ведь наивных и доверчивых людей немало. Но, как правило, это дело все же безнадежно, т. к. правду в жизни не заглушить; и стоит ей обнаружиться, как всякий видит, что клевета унижает и компрометирует не того, на кого клевещут, а самого клеветника…

Кроме этих источников — близорукости, горячности, необъективности и зависти — есть, разумеется, и другие, которые тоже относятся к кругу ярко выраженных пороков. Любопытно отметить, что в политической борьбе даже порядочные люди прибегают к наветам и злословию. При этом набор доказательств, как правило, не отличается истинностью. Казалось бы, клеветник обязан обосновать и доказать объективность своей клеветы, однако он этого почему-то не делает, а сеет подозрительность анонимно и шепотком. Тогда другие невольно думают: «Об этом человеке то-то и то-то говорят, значит, ему стоило бы в глазах общества оправдаться, и пока он этого не сделает, все злые невзгоды можно принимать за правду». Как это неумно! Как превратно! Думающие так — наивные, доверчивые люди, которые не замечают, что они тем самым заранее дают зеленый свет и клеветнику, и клевете. Правильнее было бы сделать наоборот: кто обвиняет и поносит своего ближнего, должен представить доказательства тому, и прежде всего под знаком нелегкого, морального и правового наказания. Но с этим в большинстве своем не считаются. Толпа любопытна, жадна до сенсаций, порой порывиста в приветствиях ущербности. И только вполне резонные предостережения и увещевания нейтрального и уважаемого третьего лица способны привести ее к благоразумию.

Куда чернее действие злословия там, где к нему прибегают осознанно и преднамеренно, где оно возведено в систему. Тут уже об истине и речи нет. Тут уже не считаются с объективной ценностью вещей и людей, а стараются внушить доктрину партии или линию ее на данный момент; пытаются вызвать и укрепить самое жесткое, субъективное «я так считаю», слепую одержимость, безотчетную на все готовность, послушность, «пробиваемость», и все это — самой дешевой ценой. И здесь преднамеренная ложь гораздо действеннее безупречной правды. Зло превозносится, добро очерняется, священные ценности словесно, наглядно и «доказательно» обесцениваются, к жизни вызывается разнузданный аппарат лжи — пропаганда из центра. При этом в духовной ткани мира образуются неисцелимые разрывы и зияющие раны; начинаются ужасающие блуждания целых поколений, преднамеренная путаница добра и зла, паралич общественного мнения, всеобщий отказ от самостоятельности суждений и критического взгляда на жизнь, дезориентация в ее последних основах. Вековые усилия совести, очевидности, вкуса, направленные на выработку твердой точки зрения и истинности различий, на победу над ложью, на преодоление соблазнов, на безупречность суждений, кажется, рушатся, и их место занимает первозданный духовный хаос. Отец лжи празднует свой триумф и порочит все возвышенное, чистое, Божественное, а опороченному, порядочному человеку утешением служит лишь то, что он разделяет судьбу духовных ценностей.

Из всего этого получается колдовской котел злословия. И кто в качестве жертвы попадает в него, тому приходится пройти настоящую школу жизни и испытание характера. Первым его желанием является, естественно, противостояние лжи. И начинает он с опровержения чисто негативных фактов: «того-то и того-то никогда не бывало»; и он всему этому совершенно непричастен… Но как это все доказать? Ведь ни свидетелей, ни документов на все случаи жизни нет. И тем более их нет, если речь идет о мысли, желании, намерении, о которых доподлинно знает разве что сам человек да всевидящий Господь… Кто из нас в принципе способен доказать, что он «того-то и того-то не думал, не хотел, не имел в виду?» Мы можем только отрицать, утверждать, оспаривать, но убедительных опровержений у нас нет… А если нам что-то удалось, если мы продвинулись с собственной самозащитой и оправданием, значит вывод один: «que s’excuse, s’accuse»[1]… В результате получается так, что опороченный попадает в по-своему беспомощное положение, которое тем безысходнее, чем тоньше анонимная клевета — тогда громче шепот вокруг. Настоящее отвращение охватывает его; в одиночку он испытывает его и постепенно изживает до конца.

И это тем лучше ему удается, чем меньше думает он о своих клеветниках и чем больше — об объективном положении вещей как таковых. Ведь клевета задевает не бытие человека, а только видимость его, то есть отражение в чужих душах, и притом отражение, искаженное до неузнаваемости. Мы не можем отвечать этому искаженному образу нашей сущности, и у нас нет необходимости следовать ему. Главное — быть правым и действовать по правде, а не «казаться», «слыть» или «блистать». И самое лучшее, самое действенное средство для преодоления и противостояния злословию — оставаться тем, что ты есть, поступать так, как ты поступал, словно ничего не произошло, и вглядываться в даль, где ждут тебя великие обетования. Тогда, взяв верх над всякой клеветою, придет к тебе возвышенный покой — сам по себе целительное средство, способное принести утешение оклеветанному и оправдать его в глазах других.


Глава из книги И.А. Ильина «Взгляд в даль. Книга размышлений и упований».

[1] Кто оправдывается, тот виноват (фр.).

Подписаться
Уведомить о
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
0
Оставьте комментарий! Напишите, что думаете по поводу статьи.x