70 лет назад ушел из жизни Николай Константинович Рерих (27.09/09.10.1874–13.12.1947), великий подвижник и творец, чья жизнь подобна удивительной легенде. Его многогранное дарование сравнимо по своей величине с титанами эпохи Возрождения. Начав свой творческий путь в России, пройдя Европу и Америку, он окончил его в Азии.
«…Многогранность личности Николая Константиновича требует пристального изучения. Пройдет еще много лет, прежде чем всесторонне будут оценены личный вклад Николая Константиновича в сокровищницу культуры человечества и его глубокое провидение в будущее», – говорил Святослав Николаевич Рерих. – «…Он был истинным патриотом и горячо любил свою Родину, но он также принадлежал всему миру. Весь мир был полем его деятельности. Все человечество было для него собратьями. Каждая страна представляла для него особый интерес и особое значение. Каждая философия, каждое учение жизни были для него только путем к совершенствованию, и жизнь для него была великими вратами в Будущее».
Слово о Рерихе
У подножия Гималаев, в Кулу, стоит камень, обломок первозданной скалы, на котором высечена надпись: «Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 магхар 2004 года Викрам эры, отвечающего 15 декабря 1947 года…»
На родине Рериха в пахучих зарослях можжевельника, под покровом сумрачных елей и сосен прячутся груды таких же, как этот камень, диких могильных камней. Они получили в народе название «жальники». «Жальники» — так и называется одна из крупных ранних археологических работ Рериха.
В этом слове слышится древняя как мир жалоба на утрату близких людей. Жалость об ушедших в страну, откуда нет возврата. О ней звенят печальные звуки пастушьей свирели, жалейки. Вот откуда, быть может, та задумчивая грусть и тишина, которые струятся от картин раннего Рериха, вещего певца языческой старины Русской земли, последнего ее Бояна.
И в творчестве Рериха-археолога, автора работ, посвященных древностям Новгородской и Псковской земли, с такой же эстетической богатырской силой звучат мотивы героического прошлого русского народа, гордости за наше великое культурное наследие, за вечные памятники нашей культуры. И гордости и гнева — «Застрелили Пушкина и Лермонтова, отлучили от церкви Толстого, препятствовали Ломоносову и Менделееву войти в Академию наук. Можно написать ужасающий синодик… всяких поношений и разрушений», — пишет он Булгакову в январе 1937 года. Этими чувствами, этой борьбой за все русское, народное, фольклорное наполнено творчество художника. И его «Гонец», и «Варяжское море» с крылатыми, как лебеди, ладьями на синем море, «Покорение Казани», «Сеча при Керженце», «Князь Игорь» и многое, многое другое, не исключая грандиозных по размаху церковных росписей и мозаик. Именно не исключая этих росписей и мозаик, потому что и в них вместо официального казенного православия царит иной дух народного эпоса и сказочного полета фантазии.
И вот уже в полной зрелости своего таланта, на вершине лет художник начинает новый путь. На этот раз не в Рим и не в Париж, не в Швейцарию, а в иные и далекие страны — на Восток.
Об этом новом этапе в творчестве Рериха, отмеченном грандиозными открытиями в познании духовного мира и художественной культуры Востока, новыми вкладами в мировоззрение самого мастера, написано много статей и книг.
Так много, что все это даже как бы отодвигает и заслоняет первый северный этап. На самом же деле одно не может быть понято и раскрыто полностью без другого. Между ними пролегает не пропасть, а сохраняется незримая, но ощутимая связь.
Эта связь — в гуманизме мировоззрения Рериха как художника, мыслителя и при этом не созерцателя, не отшельника, а человека действия.
С самого начала, с детства он живо и непосредственно откликался на все, что откладывалось в его душе. Здесь был наряду с Древней Русью драгоценный вклад Запада — древней Скандинавии с ее мужественными сагами, валькириями и викингами, витязями в кованых латах, чудовищными великанами страны льдов, с «Тристаном и Изольдой» Вагнера, «Сестрой Беатрисой» и «Принцессой Малейн» Метерлинка. Но столь же рано его воображение захватили красочные образы далекой Индии, Японии и даже легендарной Атлантиды. Так появляется стройная девушка Девасари Абунту, опирающаяся на изукрашенную колонну древнего храма, а около нее голубые, янтарно-желтые и синие птицы, сродни Сирину и Алконосту русского эпоса. И уже создан был «Индийский путь» — прообраз реального пути, по которому много лет спустя поведет он свой караван через пустыни, горы и степи Центральной Азии навстречу стране чудес.
Теперь, как и прежде, Рерих остается верен археологии; он ищет следы великих переселений народов, на его пути высились ряды каменных столбов — менгиров, таких же, как в языческой Скандинавии. По шершавой коре валунов выбиты были камнем загадочные изображения, оставленные почитателями сил природы в далекие добуддийские времена: козлы, охотники с луками, колесницы.
Но больше всего художника захватила природа Центральной Азии, такая же первозданная, девственная, как во времена Пржевальского, — с ее дикими лошадьми, яками, куланами.
На тысячи километров расстилались горные хребты, покрытые шапками вечных снегов, бесконечные степи с редкой травой у их подножия, а то и совсем пустые, покрытые черной галькой — черная Гоби, солончаки и снова горы. Суровая природа окружала здесь человека.
Но какие глубокие, чистые и яркие сверкали здесь краски, а вместе с тем необыкновенные для европейского глаза, как причудливы и необычны изломы скал и контуры зубчатых гор! Мне помнится, как при первых лучах солнца огненным взлетом, гигантским факелом вспыхнули вдруг скалы с гнездом драконов-динозавров в пустынной долине Баиндзака. И тут нам стало понятно, почему Эндрюс назвал эти причудливые, как средневековый замок, обнажения красного гобийского песчаника «Пылающими скалами». Во сколько же раз больше чудес мог увидеть и увидел здесь глаз такого художника, каким был Рерих!
Так в палитре Рериха, на его полотнах возник целый мир, неизведанный, таинственный и манящий. В этом мире кочевали тысячелетиями со своими верблюдами номады, с черными руками и ликами от рождения, не знавшие мыла, питавшиеся у своих костров сырым мясом, жившие в черных палатках из заячьей шерсти. Из скалистых убежищ на мирные караваны внезапно налетали хищные разбойники, почти такие же дикие, как грифы-стервятники и волки пустыни. И так же контрастно, как черная Гоби и вечные снега Гималаев, противостояли друг другу пустыня кочевников и очаги оседлости — монастыри. Каждый из этих монастырей был, как тысячу лет раньше, в средневековой Европе, местом, где историки, философы печатали и писали от руки книги, где трудились мастера живописи и скульптуры.
Каждый из них был музеем древней, но все еще живой культуры Востока.
Рерих с удивлением и восторгом наблюдал, как в искусстве Востока, в его мифологии и философии повторяются знакомые по сокровищам Европы мотивы и художественные образы, начиная с Троицы-Тримурти и вплоть до чаши священного огня — чаши Грааля.
Сердце художника целиком, без остатка, пленил фантастический и прекрасный мир древнего искусства Индии, Тибета и Монголии, с его то грозными, то пленительными образами, с его фантастически-богатыми сюжетами, созданными сотнями поколений мастеров.
Так родилась поражающая своей необычной красотой серия полотен, где на фоне Гималаев и Гоби-Алтая мчится воитель с силами зла — Гэсэр, шествуют бодисатвы в пышных одеяниях, где Будда опускается на дно океана за скрытой в нем Истиной.
И если перевести все это с языка красок на обычный наш язык, то это и был вызов расизму, идеологии колонизаторов. И вспоминаются слова С. Коненкова: «Нравственные принципы Н. К. Рериха в области охраны культурного наследия человечества стали нормами международного права».
Рерих шел навстречу Востоку и видел то, о чем писал до него другой русский исследователь культуры народов Центральной Азии — Г. Н. Потанин, видел, что культуры Запада и Востока тысячелетиями, начиная со времен скифов и их звериного стиля, проникали друг в друга. Обменивались ценностями и создавали новые, невиданные сплавы.
Академик А. Окладников. Журнал «Вокруг света». Апрель 1972 года
***
В далекой Сибири распространился слух о его [Н.К. Рериха] якобы гибели там. Известный русский поэт, друг Маяковского, Николай Асеев написал по этому случаю стихотворение, датированное 14 октября 1918 года и прочтенное на вечере, посвященном памяти Рериха. Вот оно:
РЕРИХ
Тому, кто шел на безымянный берег,
в могилу клали меч, копье и лук.
Кто ж на щиты тебя поднимет, Рерих,
последний, может, рюриковский внук?
Вели коня в седле за павшим князем,
и посреди вонзенных в землю стрел
гроб на костер слагали, а не наземь,
чтоб он при всех в живом огне сгорел.
А ты, плененный древней русской сказкой,
влюбленный в память сумрачных времен, —
твой конь увяз среди трясины вязкой
во тьме, в лесу до шелковых стремян…
Но верим мы: пройдут года, и ты, чей
упорный взор испепелял века,
восставишь старый, пламенный обычай —
ладью времен вернет твоя рука.
Не нашим поколеньем, быть может,
грядущим — исполнен будет он:
зажгут костер, тебя на щит возложат
и понесут весной на горный склон.
Промчатся снова кругом лета, зимы…
О юноши, взгляните же назад:
Князь на костре горит неугасимо,
и пламя, пламя плещется в глаза!
Поэт не знал, сколь пророческими окажутся его слова. Через три десятилетия на Гималайских склонах будет зажжен костер, и тело Рериха предадут всеочищающему огню. Но это случится уже после того, как Учение Агни-Йоги будет дано грядущим поколениям и негасимое Пламя Живой Этики вернет «Ладью времен» — издревле живое Слово Истины.
Из книги П. Ф. Беликова «Рерих (опыт духовной биографии)»