Cтатья о Владимире Ивановиче Вернадском
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЦЕЛЬНОСТИ
Владимир Иванович Вернадский (1863-1945)
«Бренность бытия является характерной чертой атома
и резко проявляется в земной коре».
Владимир Вернадский
Владимир Вернадский На рубеже Средних веков и Нового времени в западноевропейской цивилизации произошёл болезненный, но необходимый раскол. Родилась современная наука, и познание, прежде единое и накрепко привязанное к смыслу и конечным целям человеческого бытия, стало расслаиваться и дробиться на отдельные отрасли, которые всё больше замыкались в себе и подчинялись прагматическим нуждам. Таким образом, если когда-то изучение свойств материи рассматривалось необходимой частью метафизики, ценностного мировоззрения (ср. Аристотелеву «Физику»), то теперь философия гнала из себя трансцендентное и сама провозглашала – в позитивизме Огюста Конта и в классическом материализме XIX века – рабскую зависимость от результатов научных изысканий. Подобный подход позволил далеко продвинуться в понимании отдельных закономерностей действительности, дал возможность использовать и даже «эксплуатировать» природу, но всякая ограниченная тенденция имеет предел.
К концу позапрошлого столетия выяснилось, что выводы и результаты «точных» наук не так уж и точны, к тому же способны противоречить сами себе на фундаментальном уровне. В ХХ веке это поставило научное сообщество перед выбором: либо обслуживать текущие, чисто технические аспекты социальных ожиданий (удобства, оружие, скорость передачи информации и пр.), всё более дробя и расщепляя древо познания, либо, на ином этапе, обрести целостное восприятие реальности. То есть следует. – на принципиально новом языке и с принципиально другим запасом фактических данных, – вернуть в центр интеллектуальной работы смыслообразующие вопросы: «Кто мы такие? Откуда и куда движемся? Каковы природа и цель этого движения?». Только такой мыслительный разворот оставляет европейскому человеку надежду, что совокупные знания и навыки созданной им цивилизации не обратятся против него самого и окружающего мира.
Академик Вернадский записал в «Дневнике» за 1931 год: «Царство моих идей впереди». Он знал и опытно пережил тот факт, что большое историческое движение не возникает стихийно, в массовом сознании (как бы ни мечталось об этом Толстому). Поначалу оно призвано стать участью и духовным подвигом свободной личности, чтобы явиться ясной мыслью, поэтическим образом, вдохновенной идеей, волевым порывом. И только потом приходят ученики, единомышленники – хор, который становится движущей силой, создаёт ментальную и физическую энергию назревших перемен.
Самому Вернадскому, едва ли не первому, удалось указать на основной нерв современного мира, на тот узел, где решится, причём в глобальном масштабе, вопрос «быть или не быть?» человечеству. Возможно, его судьба и мысль – отнюдь не ответ, но они – серьёзнейший подступ к теме существования людей на земле, которая призвана одинаково взволновать и власть имущих, и критически мыслящих интеллектуалов, то есть всех тех, кто полагает себя не потребителями или жертвами, а сознательными участниками и творцами истории…
Семейные хроники.
Вернадские (до XIX века – Вернацкие) происходили из старого шляхетского рода, связавшего свою жизнь с Россией и Украиной. Во времена Богдана Хмельницкого литовец Верна по неизвестным нам причинам взял сторону Переяславской Рады и отправился воевать с поляками. Наследники Верны служили старшинами, сотниками и даже священниками в Запорожской Сечи. Когда Екатерина переселяла казаков на Кубань, Вернацкие предпочли распрощаться с вольницей и остаться на Полтавщине. Дед учёного, Василий Иванович, был уже русским дворянином. Он закончил Московский университет, ходил с Суворовым через Альпы и участвовал в Отечественной войне 1812 года. Семейные предания гласят, что доктор из Малороссии получил от Наполеона орден Почётного легиона за то, что лечил и русских, и французов, не разбирая чинов и званий.
Сын Василия Ивановича, Иван Васильевич Вернадский был заметным персонажем в русской общественной жизни середины позапрошлого века. Его образ будто б сошёл к нам со страниц романов Тургенева – широко мыслящий, европейски образованный барин, который с удовольствием говорит о политических свободах и читает запрещённые книжки, но знает границы вольности и не переступает их без особой надобности.
Иван Васильевич закончил университет в Киеве, преподавал в гимназии словесность, несколько лет изучал в Европе политическую экономию, читал по ней лекции в Московском университете и Царскосельском лицее, а в конце 50-х – начале 60-х годов несколько лет подряд издавал журнал «Экономический указатель», обсуждавшей злободневные вопросы в духе болтливой и безответственной эпохи.
Анна Петровна Константинович, мать Володи, малороссийская дворянка и певица из хора М.А.Балакирева, стала его второй женой. Первая – Мария Шигаева, дочь известного русского экономиста Николая Шигаева, девушка не без литературных талантов, писавшая броские статейки о женском вопросе и эмансипации, умерла в 1860 году от раннего туберкулёза. Анна, её дальняя родственница, ни в чём не была на неё похожа – разговорам в гостиной предпочитала пение, в ответ на рассуждения о правах женщин только хохотала. Надо думать, Иван Васильевич был счастлив.
Несмотря на то, что по кругу своего общения Вернадские были близки разночинцам, даже встречались время от времени с литераторами из круга «Современника», сам Иван Васильевич к этому общественному слою никак отнести себя не мог, да, вероятно, и не хотел. Человек достаточно обеспеченный, он долгие годы служил управляющим Харьковского отделения Государственного банка, и, помимо Полтавского родового имения, владел в Моршанском уезде Тамбовской губернии более, чем 500 десятинами земли. Капитала прибавило ему и активное участие в строительстве Сызрано-Вяземской железной дороги; и это именно в честь него, а не в честь знаменитого сына, ближнюю к имению станцию назвали Вернадовкой…
Почва и судьба.
Владимир Иванович Вернадский появился на свет 28 февраля (12 марта) 1863 года в Петербурге. Когда ему исполнилось пять лет, семья переехала в Харьков, прочь от питерского промозглого климата (сводный брат Владимира был болен туберкулезом). Летом всем домом выезжали в Полтаву, и полтавские родственники чуть ли не дрались между собой, у кого на этот раз остановится Иван с Аней, с их чадами и прислугой.
Полтавские вечера на всю жизнь отпечатались в памяти Володи. Первые серьезные разговоры с отцом и длинные прогулки под звёздным малороссийским небом с двоюродным дядей Евграфом Максимовичем Короленко заставляли горячо биться сердце. Уже позже, в двадцать с лишним лет, Вернадский записал в «Дневнике»: «Млечный путь поражал меня, и в эти вечера я любил слушать, как дядя мне о нём рассказывал; я долго после не мог успокоиться; в моей фантазии бродили кометы через бесконечное мировое пространство; падающие звезды оживлялись; я не мирился с безжизненностью Луны и населял ее целым роем существ, созданных моим воображением. Такое огромное влияние имели эти простые рассказы на меня, что мне кажется, что я и ныне не свободен от них»…
(Кстати, писатель Владимир Короленко приходился Вернадскому троюродным братом, но особой близости между ними никогда не было)….
…В Петербург Иван Васильевич с детьми вернулся только осенью 1876 года, когда Владимир пошел уже в четвертый класс гимназии. Гимназическое общение сложилось у него очень удачно. На первых же занятиях Вернадский познакомился с Андреем Красновым, в будущем – известным географом и ботаником, основателем Батумского ботанического сада, и эта дружба сохранилась на всю жизнь. Мальчиков объединяла общность умственных интересов, постоянная внутренняя неуспокоенность. Краснов, – как запишет потом Вернадский, – «был одной из тех натур, для которых обсуждение своих мыслей и планов и их развертывание перед другими являлось одной из форм творческого мышления. Об этих планах он мог говорить часами, и здесь, в беседе, у него рождались и формулировались мысли и желания».
При этом, до поры до времени, интересы мальчиков могли показаться разнонаправленными. Андрей, в полном соответствии с духом времени, был увлеченным натуралистом. Каждую весну он вместе с друзьями ездил в пригороды, ходил по полям и лесам с ботаническим атласом, собирал гербарии. Володя же в те годы интересовался скорей историей и социальной философией, чем естественной наукой. Коньком его была Украина, и, прежде всего та её часть, которая находилась под властью Австро-Венгрии и Германии. Угорскую, то есть, Закарпатскую Русь, Вернадский тщательно изучал и считал «последним аванпостом русского племени»…. (Украине Володя посвятил и одно из немногих своих юношеский стихотворений:
Украина, родная моя сторона,
Века ты уже погибаешь…
Но борешься, бьешься, бедняжка, одна,
И в этой борьбе изнываешь…
В минуту погибели крайней твоей
Детей твоих дух пробуждался,
Старались свободу найти от цепей
И ум их тобой восхищался.
Но дела вести до конца не могли
И вновь начинались раздоры…
Врагам твоим снова они помогли
И вновь появлялись кондоры.
Кондоры – враги разрывали тебя,
И дети врагами являлись,
Не многие, верно до гроба любя,
Течению волн покорялись.
Но в этих немногих вся сила твоя –
Они втихомолку старались,
И в годину бедствий, родная моя,
Враги твои вновь изгонялись…
Опять начались раздоры, борьба,
Враги твои снова являлись.
Такая, родная, Твоя уж судьба …
Судьбе мы всегда покорялись.
1880 г.).
…Любопытно, что в 2003 году в городе Ужгороде выписки шестнадцатилетнего гимназиста о Закарпатье увидят свет в самостоятельном серьезном научном издании, подготовленном под эгидой трех академических институтов Национальной академии наук Украины….
Работа.
После гимназии Вернадский некоторое время колебался между гуманитарным и естественнонаучным образованием, – история его очень уж увлекала. Всё решил подбор преподавателей-естественников, который, – по словам самого же В.И., – был просто блестящим Менделеев, Меншуткин, Бекетов, Докучаев, Фаминцын, М. Богданов, Вагнер, Петрушевский, Бутлеров, Коновалов… На лекциях Менделеева “мы освобождались от тисков, входили в новый чудесный мир… Дмитрий Иванович, подымая и возбуждая глубочайшие стремления человеческой личности к знанию и к его активному приложению… (из «Дневников» 1922 года).
Из этой великолепной плеяды трудно было выбрать, но подлинным учителем Вернадского стал В.В.Докучаев, основатель отечественного генетического почвоведения. Василий Васильевич, только вводивший в оборот универсальное определение почвы, часто шёл вразрез с современными ему представлениями о геологических процессах. Но самое главное, что он стремился уйти от сугубо описательной модели естествознания, отвечая на чуть ли не крамольные для той поры вопросы: «как?», «когда?» и «почему?». Именно эту способность вести мысль за пределы прагматических задач исследования прежде всего оценил Вернадский. Стремление никогда не останавливаться в познании, не признавать никаких, даже самых, на первых взгляд, незыблемых границ, легло в основание его профессиональной и жизненной философии и не оставляло до конца дней. Новую информацию, – откуда бы она ни являлась, – из собственных ли исследований, достижений коллег, прочитанных книг, абстрактных размышлений и математических выкладок, Вернадский воспринимал не как материал, при помощи которого можно скрепить решение, но как подпорку для очередного вопрошания, своего рода лестницу, позволяющую перебраться на иную ступень понимания, достичь новой степени сложности. Его мысль никогда не останавливалась, и он резко вводил неизвестное в любую математическую модель, оставляя коллег и сотрудников еще некоторое время наслаждаться среди казалось бы выверенных пропорций, и вроде бы решённых «в принципе» задач….
…В начале 90-х годов Вернадский был назначен профессором минералогии Московского университета и хранителем университетского минералогического кабинета. Тогда же он опубликовал «Курс минералогии» – первую крупную работу, в которой проявилась самобытность его естественнонаучного мышления, способность подниматься от конкретных проблем прикладных дисциплин, чей предмет всё время уточнялся и сужался, к коренным вопросам человеческого бытия..
…Уже в самых ранних исследованиях Вернадский вплотную подошёл к старой идее единого строения макрокосма и микрокосма, знакомой ещё классическому европейскому оккультизму. «В каждой капле и пылинке вещества на земной поверхности по мере увеличения тонкости наших исследований мы открываем все новые элементы. В песчинке или капле, как в микромире отражается весь состав космоса. Получается впечатление микрокосмического характера их рассеяния. В песчинке или капле, как в микрокосме, отражается общий состав космоса»….
Такой взгляд переиначивал не только существовавшие в геохимии представления, но и её задачи как науки. Если в Европе химическая структура планеты интересовала учёных с точки зрения статики (напр., кристаллографического исследования и т.п.), то для русского учёного существенной казалось изменение вещества во времени. Этот угол взгляда определился и под влиянием личного пристрастия к истории, и ввиду прекрасной школы мышления, пройденной у Докучаева. Может быть, именно поэтому Вернадского всегда так влекло изучение почвы, как особого слоя земли, где изменения наиболее ощутимы, а косная, неживая материя соприкасается с живой. Таким образом, живое, вся биосфера становятся геологическим фактором….
…Подобные выводы ложились в основание уже совершенно новой науки – биогеохимии, основателем которой по праву считается Владимир Иванович….
Биогеохимия стала едва ли не первой в истории европейского естествознания нового времени попыткой создать целостную картину взаимодействия живой и неживой природы. «Подходя геохимически и биогеохимически к изучению геологических явлений, мы охватываем всю окружающую нас природу в одном и том же атомном аспекте». Очень важной оказалась для Вернадского и идея бренности, постоянной сменяемости любых природных объектов, чередование непрекращающихся биогеохимических циклов. Ему удалось сформулировать два фундаментальных биогеохимических закона:
– с развитием биосферы миграция элементов в биогеохимических циклах идёт с постоянным ускорением;
– в своей совокупности все живое вещество производит действия, противоречащие в своем эффекте принципу возрастания энтропии в космосе; так в результате жизни “происходит увеличение действенной энергии”.
«Твари Земли, – уверенно утверждал он, опережая свою эпоху на десятилетия (а может быть и возвращаясь к откровениям многотысячелетней давности), – являются созданием сложного космического процесса, необходимой и закономерной частью стройного космического механизма, в котором, как мы знаем, нет случайности».
… К концу первого десятилетия ХХ века мы застаём Владимира Ивановича Вернадского одной из самых заметных фигур не только научной, но и общественной жизни России. Его избрали академиком, он участвовал в создании партии кадетов и стал членом её ЦК. От Академии же, как кадет, прошёл в Государственный Совет и занял там самую левую скамью, демонстрируя, таким образом, усвоенный ещё с юности либерализм.
Но фронда его никогда не носила разрушительного характера. Отстаивая свободу личности, Вернадский в любой момент был готов к созидательной работе на благо Отечества. Поэтому естественно, что в дни Столыпина творческие и организационные усилия известного учёного оказались востребованными. Среди основных его забот теперь – укрепить связь государственной политики и науки, бороться с естественной инерцией и косностью бюрократического аппарата. В 1911 году по инициативе Вернадского и при его участии были организованы первые русские радиевые экспедиции в Забайкалье, Закавказье, в Фергану и на Урал. Так начиналась история русского ядерного проекта. Выступая в те дни перед правительственной комиссией, Вернадский говорил: «Я считал и считаю, что дело и исследования радиоактивных месторождений имеет, помимо научного значения, значение государственное, и требует исполнения вне очереди, так как вызывается запросами дня»….
Первая Мировая война острее, чем когда-либо, поставила вопрос об экономической самостоятельности России. В 1915 году Владимир Иванович возглавил знаменитую Комиссию по изучению производительных сил (сокращенно, КЕПС). Эта академическая Комиссия просуществовала до 1930 года, во многом помогла большевикам избежать экономического коллапса и разработала, в частности, известный всем план ГОЭЛРО…
…Казалось бы, активное участие в государственной организаторской деятельности должно было отвлечь Владимира Ивановича от собственно научных исследований. Однако в том-то и дело, что Вернадский обладал такой целостностью мышления, что любая работа, переход из одной области в другую, лишь создавали для него новое поле информации, позволяли углублять и развивать ранее сделанные выводы. Размышляя о сырьевой базе России и добыче полезных ископаемых, Вернадский перенёс биогеохимический закон об ускорении миграции элементов на человеческую историю и сформулировал важнейшие положение о человечестве как геологическом факторе: «Геологически, – писал он, – самое существенное отличие, внесенное в химическую работу живого вещества человеком, по сравнению с играющими столь важную роль в геологической истории микроорганизмами, заключается в разнообразии химических изменений, вносимых человеком, в том, что он один коснулся в своей работе почти всех химических элементов и, вероятно, в конечном итоге коснется всех элементов… В древние века человек сознательно или бессознательно добывал девятнадцать элементов. К началу XVIII века число их возросло до двадцати пяти. В XVIII веке оно увеличилось до двадцати восьми, в XIX — до пятидесяти, а в XX веке — до шестидесяти одного. Ясно, что в XX веке стремление к охвату техникой всех химических элементов пошло гораздо быстрее, чем раньше, и, весьма вероятно, очень скоро не останется ни одного элемента, не используемого человеком для себя…. Железо, олово, свинец, алюминий, никель выделяются природными процессами в ничтожнейших количествах, а человек уже теперь, когда он, в сущности говоря, только что родился, считая геологически, добывает все это в колоссальных размерах и с каждым годом все больше и больше…»….«На использовании химической энергии — строится культура, и та страна, которая в этом отношении наиболее полно и правильно использует свою потенциальную энергию, заключенную в царстве минералов, находится на высшей стадии развития государственной машины»…
На переломе.
…В 1917 году, волею обстоятельств (подозрения на туберкулёз у В.И.) Вернадские всей семьёй оказались на милой их сердцу Украине. Всё лето Владимир Иванович мирно исследовал микроорганизмы на Старосельевской биологической станции, пока не получил письмо от старинного университетского друга, знаменитого буддолога академика Сергея Ольденбурга. Ольденбург приглашал занять пост товарища министра просвещения, отвечающего за высшую школу. От таких предложений не отказываются. Вернадский вынужден был отправиться в Петроград, но ненадолго. Большевистский переворот возвратил его на юг…
…С интеллектуальной точки зрения работа вдалеке от научных центров, на скромной биологической станции под Киевом оказалась очень плодотворной. Именно там Вернадский сформулировал основные положения своей концепции биосферы, ввёл понятие «живое вещество», которое позволяло отвлечься от более расплывчатого термина «жизнь» и вернуться к строгим количественным измерениям…
«Одна диатомея, разделяясь на части, может, если не встретит к тому препятствий, в восемь дней дать массу материи, равную объему Земли, а в течение следующего часа — удвоить эту массу …», – со своеобразным удовлетворением констатировал он; и в те же дни писал своей подруге и жене Наталье Егоровне Старицкой: «Странно как-то на себя и на весь ход истории со всеми ее трагедиями и личными переживаниями смотреть с точки зрения бесстрастного химического процесса природы».
…Весь 1918 год Вернадский провёл в Киеве, активно участвуя в украинской научной и общественной жизни. Он стал одним из организаторов и был избран первым президентом Украинской академии наук, разработал целостную систему организации высшего образования на Украине, создал план научных исследований и т.п. На этом основании многочисленные идеологи новейшей украинской государственности рассматривают его как украинского учёного, чуть ли не сторонника украинской национальной идеи. Если скользить по поверхности, такой взгляд имеет право на существование. С юных лет Вернадский ощущал себя украинцем, интересовался историей и культурой своей «малой родины», был близок к тому, чтоб выбрать историю Украины своей основной специальностью. Получил даже в университете кличку «упрямый хохол». Но он же, верный выбору своих предков, никогда не рассматривал Украину отдельно от России, и тогда же, в 1918 году, отказался принять украинское гражданство из рук самого гетмана Скоропадского; тем более ни в коем случае не сочувствовал Украинской Народной Республике С.Петлюры. В политической неразберихе Гражданской войны Вернадский все свои надежды связывал с Добровольческой армией, а когда деникинцы стали терпеть поражение, явно предпочёл большевиков украинским самостийникам. «Пока две русские армии дерутся, – сокрушался он в своём «Дневнике», – чужаки безжалостно расхищают территорию России»…
…В 1919 году Вернадский с семьёй эвакуировался в Ростов-на-Дону, а потом отправился в Крым. В Ялте его сразил сыпной тиф. Едва отправившись от болезни, он принял бразды правления Таврическим университетом. Однако вскоре в Симферополь пришли красные…
…Красный террор и голод, скосившие десятки тысяч русских людей в Крыму, обошли стороной знаменитого академика. У него нашлись влиятельные заступники, и усилиями наркома Семашко, когда-то посетившего пару его лекций, семье Вернадского был предоставлен отдельный вагон в санитарном поезде. Почти месяц поезд плёлся из Симферополя в Петроград через заснеженную, разорённую Гражданской войной Россию…
…Бывшая столица встретила Владимира Ивановича неласково. Не успел он освоиться с новым советским бытом, как его арестовали, пытались обвинить в шпионаже. Вновь спасло заступничество знакомых с Луначарским академиков. Комиссары пытались тогда не раздражать лишний раз «буржуазных специалистов», тем более тех, которые могли бы оказаться им полезными. Неожиданно для самого обвиняемого, дело, не успев начать, тут же свернули….
…Первые советские годы, 1921-22-ой, оказались очень сложными для Вернадского не только в лично-бытовом, но и в творческом плане. Именно в это время он обозначил основные положения теории биосферы, впервые пытаясь связать их с теми универсальными знаниями, которыми тысячелетиями владело человечество. Выступая по приглашению Федора Сологуба в знаменитом питерском Доме литераторов, Владимир Иванович на фоне всеобщего голода и разрухи, смертей и краха жизненных надежд многих его сверстников провозглашал непреложную правоту жизни: «Если признать биогенез, то есть происхождение живого от живого, за единственную форму зарождения живого, неизбежно приходится допустить, что начала жизни в том космосе, какой мы наблюдаем, не было, как не было начала и этого космоса. Жизнь вечна постольку, поскольку вечен космос, и передавалась всегда биогенезом. То, что верно для десятков и сотен миллионов лет, протекших до наших дней, верно и для бесчисленного хода времени космических периодов истории Земли… В индийских, и в частности буддийских, религиозных построениях вопроса о начале мира нет, и никому из представителей этих религий не кажется логически неизбежным начало мира! Верно и для всей вселенной!»…
Однако новое направление исследований и научного интереса Вернадского встретило полное непонимание среди большинства его коллег. Ферсман, в начале века один из самых ярких учеников Владимира Ивановича, зло шутил: «Вернадский занимается изучением комариных ножек. Мы потеряли замечательного минеролога. А что приобрели? Ничего».
В этой обстановке как нельзя кстати, и в чём-то даже несколько неожиданно пришло приглашение из Сорбонны прочесть курс лекций по геохимии. Вернадский просил отпустить его со всей семьёй. Большевики думали полгода, но отпустили, заручившись обещанием вернуться. Друзья-академики, и, прежде всего, Сергей Ольденбург, занимавший пост секретаря академии наук, оказались своего рода заложниками честного слова своего товарища. Коммунисты в те годы отлично умели использовать моральные максимы людей старой культуры…
…Три года во Франции стали одной из вершин творчества Вернадского. В парижском курсе геохимии он окончательно сформулировал, что присутствие химических элементов в организмах живых существ – особая форма их существования на планете. «Понимаемое таким образом живое вещество совершенно сравнимо с другими телами, имеющими значение в химии земной коры, — с минералами, горными породами и жидкостями». Эти положения геохимической теории русского учёного произвели тогда сильнейшее впечатление на одного из французских слушателей – геолога Тейяра де Шардена, в будущем знаменитого богослова, которому суждено было на основании идей Вернадского создать одну из самых впечатляющих моделей истории земли и космоса в ХХ веке…
…В те же годы в Париже, у Вернадского сложился основной текст его знаменитой книги «Биосфера» (выйдет маленьким тиражом в свет в 1926 году и останется почти незамеченной современниками). «Лик Земли, – писал он, – космическими излучениями меняется, ими в значительной степени лепится, он есть не только отражение нашей планеты, проявление ее вещества и ее энергии — он одновременно является и созданием внешних сил космоса. Благодаря этому история биосферы резко отлична от истории других частей планеты и ее значение в планетном механизме совершенно исключительное! Она в такой же, если не в большей, степени есть создание Солнца, как и выявление процессов Земли… Древние интуиции великих религиозных созданий человечества о тварях Земли — в частности, о людях, как детях Солнца, — гораздо ближе к истине, чем те, которые видят в тварях Земли только эфемерные создания слепых и случайных изменений земного вещества, земных сил»…
Назад, в СССР.
…В 1925 году Академия наук неожиданно потребовала возвращения Вернадского в СССР. Он просил несколько продлить его командировку, ссылаясь на необходимость подготовить отчёт для Фонда Розенталя, который выделил грант на новые биогеохимические исследования. Однако неожиданно резко из Ленинграда сообщили, что в продлении командировки отказано, а за нарушение её сроков Владимир Иванович выведен из состава Академии.
Вернадский уже готовился к организации эмигрантской жизни, договорился о работе в Праге, которая была удобна хотя бы тем, что здесь жили его дети – Георгий и Нина. Но тут из Советского Союза неожиданно пришло «прощение», якобы исходившее от самого наркома народного просвещения М.Н.Покровского. Дескать, Покровский пристыдил академиков и приказал вернуть В.И. его регалии. И, как ни в чём не бывало, Вернадского снова срочно требовали «домой». На этот раз он решил подчиниться….
В СССР Вернадский получил почти неограниченную свободу научной и творческой деятельности. Он оставался директором основанного им в 1922 году Радиевого института, с 1927 года и до самой смерти возглавлял Биогеохимическую лабораторию при АН СССР. Никто не вторгался в сферу его самых экзотических полевых исследований, не критиковал «спорные» с точки зрения «марксизма-ленинизма» стороны теории биосферы, не корректировал личные записи и переписку. На фоне всё более деревенеющей, скованной страхом советской действительности, Вернадские, Ольденбург и некоторые другие представители «большой» русской интеллигенции вели себя абсолютно естественно, нисколько не обольщаясь насчёт свойств и характера режима. Так, в 1938-39 году, когда советские люди боялись каждого шороха и звонка в дверь, Владимир Иванович, без всякой тайнописи записывал в «Дневнике»: «… Конечно, и гитлеризм и большевизм – преходящая стадия и едва ли жизнь пойдет без взрывов… Гитлер предложил Сталину и Молотову организовать обмен научными достижениями в области науки между Германией и Сов Союзом. Выяснилось, что достижения не так велики – послана комиссия от НКВД с самим Берия или с важным чиновником. По-видимому, пока не дошло до трагедии. М.б. и постановление ЦК партии об уране связано с предложением Гитлера?»….
Любопытно, делился ли Вернадский своими соображениями о полном тождестве Гитлера и большевиков с кем-то из своих собеседников? По крайней мере, ничего о повальных арестах в окружении знаменитого академика нам неизвестно. Или подобные люди в любой ситуации создают вокруг себя своеобразное поле свободы, где господствует такое напряжение, в котором чужой и чуждый человек никогда бы не мог находиться?
…Один исторический анекдот, широко ходивший в академической среде, кажется, готов подтвердить это последнее предположение. В конце 30-х годов Вернадские, уже глубокие старики, проводили много времени в академическом санатории «Узкое», расположенном в 18 верстах от Москвы, в имении старого друга Владимира Ивановича, знаменитого русского философа князя Евгения Николаевича Трубецкого (ныне Узкое – как раз посередине между метро Коньково и Тёплый Стан). Для администрации санатория существовала большая проблема – кого можно посадить рядом с Вернадскими за стол. Столы в санаторской столовой были рассчитаны на четверых, но не каждый мог выдержать разговора с чудаковатым академиком…
И вот однажды к Вернадским был пристроен один молодой геолог, образованный человек, подававший большие надежды в своей отрасли. Дело шло очень хорошо, пока Вернадский не спросил собеседника: «Над чем вы сейчас работаете?». Советский учёный отшутился: «Я сейчас не работаю. Я отдыхаю». Больше Вернадский не сказал ему ни слова. Для него было совершенно немыслимо, как можно отдыхать от мыслительной деятельности, думать и не думать в соответствии с распорядком трудового дня.
Ноосфера.
Последние десятилетия своей жизни Вернадский работал над попыткой осознать целостное значение, исторический поворот, которое переживает развитие земли в связи со становлением человека и его цивилизации. Присутствие человека создаёт новый пласт в биосфере – ноосферу или сферу разума.
Для Вернадского ноосфера ни в коем случае не отчуждена от живой природы, в самом этом понятии нет никакого антропоцентризма. Во взаимоотношениях ноосферы с биосферой, с неживым веществом не возникает субъект – объекта, они абсолютно монистичны. Это коренным образом отличает концепцию Вернадского как от современных ему сторонников идеи «техносферы» и «антропосферы», в центре которых стоит человек, так и от нынешних экологических теоретиков, рассматривающих «человека» и «биосферу», то есть культуру и природу, в оппозиции, придающей этой природе, её status quo, самостоятельную ценность.
Сам Вернадский был бы чрезвычайно далёк от подобной точки зрения. Для него интересны и ценны как раз те изменения, которые человек, со всё нарастающей скоростью, производит не только в живой природе, но и в геологическом строе земли. Он верит, что человечеству должно хватить разума и воли справляться со всё нарастающей лавиной вызовов и проблем, которые сами по себе и есть лучший знак продолжающегося развития. “Чрезвычайно характерно, что геохимическая роль культурного человечества совершенно соответствует геохимической роли живого вещества”.
***
Теория ноосферы Владимира Ивановича Вернадского пронизана историческим оптимизмом. В пределах косной, неживой материи господствует закон нарастающей энтропии, тепловая смерть. Антиэнтропийные процессы возникают только в «живом веществе», они фиксируются там, где есть биосфера. Появление ноосферы в тысячи, в миллионы раз ускоряет эту антиэнтропийную тенденцию.
Но оптимизм этот ограничен человеческим выбором, свободой. Чем мощнее созидание разума, тем больше притяжение энтропии, высота срыва в эту пропасть, её соблазн, всхлип, засасывающий вопль. На тысячи голосов поёт она, подобно сиренам, призывая снизить напряжение, расслабиться, остановиться, отдать себя инстинктам, звериному чутью, зову почвы, косной материи. И каждый наш шаг, каждая мысль, образ, моральный выбор – ставка в этой вечной игре. В конце концов, исчезновение людей не приведет к исчезновению биосферы, исчезновение биосферы – к прекращению геохимических процессов, гибель земли – к истощению космического излучения. Сама по себе жизнь, – как утверждал Вернадский, – существует независимо от косного вещества. Если б это было бы не так, всё давно бы поглотил древний хаос, полное смешение, абсолютный ноль.
Андрей Полонский
Челюскинская, июль 2009